Приветствуем вас, дорогие софэндомовцы! Мы хотим представить на ваш суд плоды нашей усердной, но для нас самих приятной и интересной работы. Приятного прочтения!
Название: Заметить.
Автор: Umino_Marin
Бета: ***
Пейринг | Персонажи: Аска Коннелл/Ромео Конбольт.
Рейтинг: PG-13.
Жанр: гет, ангст, романтика.
Размер: мини (2084 слова).
Дисклеймер: все права принадлежат Хиро Машима.
Саммари: а она всё ждёт, пока он её заметит.
Авторские примечания: цветущее растение - декабрист, водное животное - жаба.
Размещение: с разрешения автора.
«Я знаю, любить тебя больно. И сложно. Меня – практически невозможно.
Я каждый день заплетаю косы. Не знаю, зачем. Наверное, чтобы ты увидел меня, такую серую и незаметную в гамме ярких, пёстрых красок.
Ведь в нашей гильдии все такие удивительные. Странные, буйные, сильные духом. А я всего лишь тень своих родителей. Их магия, их внешность, даже имя – их имена. Ничего своего, лишь эти две косы да…»
- Что пишешь?
«…любовь к тебе…»
Резким, заученным движением Аска спрятала исписанный листок меж страниц книги. Упали на нос очки «Ветрочтец», которые позволяли максимально быстро прочитывать тома любой толщины Но девушке больше по нраву было делать это по-другому, по-настоящему, когда на шестьсот страниц уходит целая неделя, за которую успеваешь прожить целую жизнь. Пусть и не свою, но родного и полюбившегося персонажа.
Кроме того, четырнадцатилетняя Коннелл любила писать. Неважно, где и когда. Всевозможные картины всплывали перед её глазами, и она уже не могла остановить полёт фантазии. Отдельные слова складывались в предложения, затем во фразы, которые в свою очередь становились абзацами текста.
Надо признать, Аска очень стеснялась, если кто-то видел её каракули. А когда на стол, за которым она сидела, облокачивался юноша, к которому и было обращено её писание, девушка готова была сквозь землю провалиться. Она затравленно глянула на Ромео, по-хозяйски усевшегося на соседний стул.
- Ничего особенного, - тёмная коса откинута за плечо, руки не находят покоя. Брови сведены к переносице, на лице – напускная серьёзность. Волнуется. – А ты?..
- Я с задания. Кстати, не знаешь, где Люси? Мне бонусом ключ дали, вот и думаю ей подарить. Ей польза, а мне приятно. Так не знаешь, где она?
Раздражает. Как можно всегда так лучезарно улыбаться, всем помогать, буквально светиться изнутри? Это ведь невозможно – быть таким добрым. Или же только она не может радоваться так искренне и чисто? Лишь тратить зря листы, выплёскивая на них всю грусть и боль. Писать то, что никто никогда не увидит.
Отрицательно мотнув головой, Аска прикрыла один глаз, так как именно на него попадал весь свет лампы, горящей прямо позади Конбольта. Стул скрипнул о деревянный пол, Ромео застыл в готовности подскочить с места.
Но не смог. Пальцы Аски вцепились в мягкую ткань его рубашки. Румянец сам выступил на светлых щеках, а глаза стыдливо спрятались за густой чёлкой. Рука девушки подрагивала, язык её совсем не слушался, колени угрожали подкоситься в любой момент. Это что, действительно так страшно – быть собой?
- Аска-чан, может, отпустишь меня?
Она лишь сильнее сжала пальцы. Их разделяли семь лет. Семь лет, казавшиеся вечностью для неё. Семь лет, укравшие всю её смелость. Проклятые семь лет…
- Поможешь мне…с тренировкой? – Коннелл вскинула голову вверх.
Ромео застыл. Наверное, это первый раз, когда её большие глаза так прямо и открыто смотрят на него. Невозможно пошевелиться, будучи пойманным этим взглядом.
Отказать тоже невозможно.
***
«Сезоны сменяют друг друга. Сейчас осень. За ней придёт зима, весна и лето, а потом снова будет осень. С золотом листьев и дождевой грязью. Она наступит ещё много-много раз, прежде чем ты меня заметишь…»
Аска устало закрыла тетрадь. Одной рукой подперев голову, другой взялась за фарфоровую ручку. Пусто. Сиреневая чашка поразительно похожа на её серую душу. Нет ничего уже в ней. К своим шестнадцати годам Коннелл разучилась мечтать, даже желать чего-то. Лишь отчаянно хваталась за утекающую сквозь пальцы первую влюблённость. Пожалуй, это чувство было единственным, что принадлежало именно ей.
Магичка подскочила, надела на голову шляпу, на ноги – широкие ковбойские сапоги, и выбежала на улицу. Сапоги хлюпали уже после третьего попадания в лужу, однако девушка на это не обращала внимания. Резкий порыв заставил её ускорить шаг, который вскоре сменился бегом. Она размахивала руками, словно хотела улететь отсюда далеко-далеко. Ей казалось, что вот-вот, и она уже взлетит к этому серо-голубому небу, и её слёзы обрушатся на землю новым, нескончаемым дождём. Ещё чуть-чуть, совсем немного…
Полёт прекратился резко. Столкновение было настолько внезапным, что Аска обязательно уселась бы пятой точкой в ближайшую лужу, если бы сильные руки позволили ей это сделать. Хозяин рук прижал её к своей груди, и глаза её встретились со знакомым заботливым взглядом.
- Ой, - пропищала Коннелл, прежде чем замешательство прошло, и затем Аска резко оттолкнула от себя Ромео. Он сопротивляться не стал и просто разжал объятие. Волшебница поспешно отвернулась в попытках скрыть своё смущение. Однако уже через пару мгновений она услышала низкий хохот у себя за спиной.
- «Ой»? Видела бы ты своё лицо! Как нашкодивший ребёнок, - Конбольт потрепал её тёмную макушку, и только тогда Аска заметила, что шляпа, подаренная ей матерью, утопает в луже. Звонко ругнулась и подняла головной убор, чем вызвала на лице Ромео немалое замешательство. – Эй, мелочь, а не рано ли тебе так выражаться?
- Тц, - девушка сложила руки на груди, делая данную часть тела ещё более выпирающей и подчёркивая то, что она уже не та шестилетняя малютка. – Я не ребёнок.
Она развернулась на каблуках и сделала шаг вперёд, но была остановлена рукой, крепко сжимающей её запястье. Даже улыбнулась. Дежавю? Наверное…
- Аска-чан…
Думала ли Аска, когда внезапный порыв заставил её потерять остатки здравого смысла? Знала ли она, что делает? Вряд ли. Резко встав на цыпочки, она дотронулась своими губами до губ Ромео. Получилось простое прикосновение, но она облегчённо выдохнула, а застывший юноша вздрогнул. Волна прошлась и по телу девушки, после чего она снова пискнула и, со всей силы сжав промокшую шляпу, убежала за ближайший угол.
Коннелл резко остановилась. А чего это она убегает? Гордости, что ли, нет? Руководило ли Аской праздное любопытство? Или трепыхающееся сердечко вело её снова взглянуть на Ромео? Но магичка всё-таки выглянула из-за угла, наблюдая за реакцией Конбольта. Застыв на минуту, он ожил. Задумчиво почесал затылок и вдруг улыбнулся. Аска надула щёки. Чего улыбаешься, дурачьё?
Напускная обида растворилась, когда к Ромео подошла незнакомая юной волшебнице леди. Руки той брюнетки прошлись по плечам парня, перешли на грудь, потом – на торс, и снова вернулись к лицу. Она звучно его поцеловала, кажется, не нуждаясь в разрешении.
Первая влюблённость не выдержала. Девичье сердечко заныло, слёзы хлынули из глаз, а боль в груди заставила вжать голову в плечи. Но сердце вдруг замолчало. Ноги вновь понеслись по невысохшим лужам, сапоги захлюпали, а слёзы совсем высохли от бьющего в лицо ветра.
Аска залетела в дом, не обратила никакого внимания на обеспокоенные голоса родителей и взбежала по лестнице. Дверь комнаты громко хлопнула. Сапоги упали на пол, шляпа – на кровать, как и остальная одежда.
В одном белье девушка зашла в ванную и встала перед зеркалом. Открыла ящик комода и достала лежащие в нём ножницы. Пара движений – и тёмные волосы безжизненно опустились на холодный кафель. Коннелл потрепала короткие кончики и улыбнулась своему отражению – девушке, отказавшейся от последнего, что она имела.
Серая, внутри и снаружи. Отчаявшаяся в попытках выделиться. Она - как все. Её будто и нет вовсе. Чужие имя, магия, даже эта грязная и уже бесформенная, насквозь промокшая шляпа – и та не её. Не любит, не ненавидит, вообще не чувствует. Её жизнь теперь как заменитель сахара, – жалкая подделка.
Так ведь легче.
***
Старая тетрадь уже четыре года как пылится у дальней стенки шкафа. Осень не навевает на Коннелл ни капли поэтичности. Лишь тоску и печаль золотой листвы, канувшей в сероватой грязи лужи.
Аска с трудом вылезла из-под толстого одеяла и сладко улыбнулась. Открыла один глаз, потом – второй. Из окна в комнату падал тусклый свет.
Встав, девушка шире распахнула шторы. Восторг засиял в её глазах, когда она заметила розовые цветы декабриста. В этом году он зацвёл слишком рано, но сразу ярким мазком отпечатался в жизни двадцатилетней волшебницы.
В одной пижаме Коннелл закружилась вокруг себя, разнося звонкий смех по всей комнате. И столько радости от одного лишь цветочка. Смех этот резко прервался кваканьем. Жаба, живущая в личном террариуме Аски, требовала завтрака. Животное благодарно посмотрело на хозяйку, когда в аквариум опустилась положенная доза пищи.
Девушка же не останавливалась на достигнутом. Напевая только ей известную песню, она кинулась в ванную. Тёплый душ доставлял неимоверное удовольствие. И было так забавно смотреть, как вода с коротких волос капает на надетый халат или же сразу на пол. Хлюп-хлюп-хлюп. Песня, напеваемая под нос, так и не сменилась даже тогда, когда другое, не белоснежное толстое, а тонкое цветастое одеяло опустилось поверх заправленной постели. Ещё несколько ярких мазков на её серой жизни.
Ноги снова опустились в сапоги, но голова так и осталась неприкрытой. Коннелл перепрыгивала через подворачивающиеся на её пути лужи, играя с природой и всеми законами подлости. Нет, она не позволит и капли грязи попасть на её чистые сапожки!
Чьё-то грубое «Эй!» испортило все её планы. Брызги от потревоженной лужи сверкают на солнце. Аска даже не успела достать из кобуры пистолет. Темнота накрыла её с головой.
Минуты, как монеты, падали в копилку его терпения. Звук этого падения тихий и глухой – значит, сосуд почти переполнен. В сотый раз Ромео подскочил с насиженного места, но отцовская рука останавливает его. Макао качает головой – ещё не время.
А младший Конбольт снова плюхнулся на стул. Где-то недалеко заливалась слезами Биска, не углядевшая за дочерью. Полно, Аске как-никак двадцать уже.
Двадцать… Ромео улыбнулся. Он помнит, с каким восторгом встретил её в первый раз. Крошечная, с закрытыми глазами и пухлыми щёчками, она была похожа на ангелочка. Тогда и повелось, что он – старший брат, защитник.
Аске всего шесть, ему – тринадцать; они вместе болеют за Фейри Тейл на Магических Играх.
Пожалуй, самое яркое воспоминание тех дней – обида на самого себя в первый день. От того, что он не смог защитить её. От того, что её спаситель – не он, а другой – Нацу.
Аска учит его стрельбе. Странно, ведь это она попросила помочь с тренировкой, а в итоге учат его. Коннелл обходит Ромео сзади и прижимается грудной клеткой к его спине.
В тот раз это было…волнение? Чёрт, во всём виноваты её глаза.
Аска совсем взрослая. Даже ругается, как старички в их гильдии. Глупышка – нашла, у кого учиться. И как он не заметил? Да и не только это. Упустил Ромео и то, как её мягкие нежные губки коснулись его. Лёгкое прикосновение – не новость, но, когда его уст коснулось её горячее дыхание, юноша непроизвольно вздрогнул.
Тогда она убежала, оставив его бороться с вопросами, не нашедшими ответа, и решениями, пришедшими самими собой. Как? Почему? Нельзя. Неправильно. Запретно. Хотелось ещё. Самодовольная улыбка сама расплывалась на лице.
Аска гордая, какая-то чужая, с обрезанными косами и ледяным взглядом, лавирует меж столиков в зале гильдии, помогая Мираджейн.
Чёрт, это чувство…будто хватаешь предмет, а он превращается в пыль, песок, воду или даже шёлк и проскальзывает сквозь пальцы. Пытаешься схватить снова, а нечего больше. Упустил.
Аске восемнадцать. Она поддалась Кане и за раз выдула две бутылки виски, после чего взобралась на стол и в полуголом виде стала крутить всеми выделяющимися частями тела.
А в голове лишь одна мысль: «Не смотрите, она моя».
Аска, Аска, Аска…
***
Больничный потолок ослепляет своей серостью. Листва за окном непривычно пестрит яркими цветами. Белоснежное одеяло греет, где-то у правого уха квакает жаба, любовно доставленная сюда отцом. Смешной он – это ведь всего на один день.
А другое ухо улавливает чьё-то мерное дыхание. Сломанная рука еле чувствует чужое прикосновение. Глаза бешено бегают, пытаясь хоть немножко увидеть хозяина этой тёплой ладони. Они находят пару тёмных локонов да шрам на лбу – он его получил лет в пятнадцать, когда защищал её от хищного животного. Аске почему-то хочется плакать, и она удивляется, когда одна слезинка всё-таки скатывается по щеке – разучилась ведь. Давно уже.
- Эй, - произносит она так, чтобы Ромео проснулся. Он открыл один глаз, но, увидев проснувшуюся Коннелл, сразу подпрыгнул на месте. Девушка захохотала, - как я здесь оказалась, спящий красавец?
- Как «как»? Конечно же, я разгромил контору тех засранцев в пух и прах и спас тебя.
- Странно, но почему-то я чётко помню голос Нацу-сана.
- Ну…- Ромео насупился, - он тоже помогал.
Тишина. Не давящая, даже умиротворяющая. А на улице почему-то весна среди осени разыгралась.
- Знаешь, я соскучился.
Аска улыбнулась. Да, стоило зарыться глубоко в себя, не пускать вообще ничего и никого, покрыться толстой скорлупой, чтобы через столько времени вновь почувствовать себя живой. И, кажется, счастливой.
***
Мир так и останется серым, у которого внезапно стало слишком много оттенков. Старая тетрадь вновь окажется выуженной из глубин книжного шкафа. Раскроется на странице, следующей за той, на которой ровным почерком выписаны слова из самого сердца шестнадцатилетней девчушки.
А двадцатилетняя прочитает их, улыбнётся, возьмёт в руки ручку, и после первой буквы слова польются нескончаемым потоком. И снова предложения, абзацы, целые страницы. Картина одна за другой мелькают в голове. Мысли становятся настоящей историей, но только несколько строчек, наполненные особой теплотой, так и останутся в этой тетради. Навсегда запечалятся на серых листах и в сердце девушки.
«Сезоны сменяют друг друга. Всё ещё осень. За ней будет зима, потом весна, лето и снова осень. Она будет наступать каждый год – ничто не сможет этому помешать. И всё так же зацветёт декабрист, пёстрое покрывало упадёт на постель, звонко квакнет жаба. Тёплый душ согреет меня, а, выйдя из него, я разбужу тебя снова и снова.
И ты заметишь меня.»
Я каждый день заплетаю косы. Не знаю, зачем. Наверное, чтобы ты увидел меня, такую серую и незаметную в гамме ярких, пёстрых красок.
Ведь в нашей гильдии все такие удивительные. Странные, буйные, сильные духом. А я всего лишь тень своих родителей. Их магия, их внешность, даже имя – их имена. Ничего своего, лишь эти две косы да…»
- Что пишешь?
«…любовь к тебе…»
Резким, заученным движением Аска спрятала исписанный листок меж страниц книги. Упали на нос очки «Ветрочтец», которые позволяли максимально быстро прочитывать тома любой толщины Но девушке больше по нраву было делать это по-другому, по-настоящему, когда на шестьсот страниц уходит целая неделя, за которую успеваешь прожить целую жизнь. Пусть и не свою, но родного и полюбившегося персонажа.
Кроме того, четырнадцатилетняя Коннелл любила писать. Неважно, где и когда. Всевозможные картины всплывали перед её глазами, и она уже не могла остановить полёт фантазии. Отдельные слова складывались в предложения, затем во фразы, которые в свою очередь становились абзацами текста.
Надо признать, Аска очень стеснялась, если кто-то видел её каракули. А когда на стол, за которым она сидела, облокачивался юноша, к которому и было обращено её писание, девушка готова была сквозь землю провалиться. Она затравленно глянула на Ромео, по-хозяйски усевшегося на соседний стул.
- Ничего особенного, - тёмная коса откинута за плечо, руки не находят покоя. Брови сведены к переносице, на лице – напускная серьёзность. Волнуется. – А ты?..
- Я с задания. Кстати, не знаешь, где Люси? Мне бонусом ключ дали, вот и думаю ей подарить. Ей польза, а мне приятно. Так не знаешь, где она?
Раздражает. Как можно всегда так лучезарно улыбаться, всем помогать, буквально светиться изнутри? Это ведь невозможно – быть таким добрым. Или же только она не может радоваться так искренне и чисто? Лишь тратить зря листы, выплёскивая на них всю грусть и боль. Писать то, что никто никогда не увидит.
Отрицательно мотнув головой, Аска прикрыла один глаз, так как именно на него попадал весь свет лампы, горящей прямо позади Конбольта. Стул скрипнул о деревянный пол, Ромео застыл в готовности подскочить с места.
Но не смог. Пальцы Аски вцепились в мягкую ткань его рубашки. Румянец сам выступил на светлых щеках, а глаза стыдливо спрятались за густой чёлкой. Рука девушки подрагивала, язык её совсем не слушался, колени угрожали подкоситься в любой момент. Это что, действительно так страшно – быть собой?
- Аска-чан, может, отпустишь меня?
Она лишь сильнее сжала пальцы. Их разделяли семь лет. Семь лет, казавшиеся вечностью для неё. Семь лет, укравшие всю её смелость. Проклятые семь лет…
- Поможешь мне…с тренировкой? – Коннелл вскинула голову вверх.
Ромео застыл. Наверное, это первый раз, когда её большие глаза так прямо и открыто смотрят на него. Невозможно пошевелиться, будучи пойманным этим взглядом.
Отказать тоже невозможно.
***
«Сезоны сменяют друг друга. Сейчас осень. За ней придёт зима, весна и лето, а потом снова будет осень. С золотом листьев и дождевой грязью. Она наступит ещё много-много раз, прежде чем ты меня заметишь…»
Аска устало закрыла тетрадь. Одной рукой подперев голову, другой взялась за фарфоровую ручку. Пусто. Сиреневая чашка поразительно похожа на её серую душу. Нет ничего уже в ней. К своим шестнадцати годам Коннелл разучилась мечтать, даже желать чего-то. Лишь отчаянно хваталась за утекающую сквозь пальцы первую влюблённость. Пожалуй, это чувство было единственным, что принадлежало именно ей.
Магичка подскочила, надела на голову шляпу, на ноги – широкие ковбойские сапоги, и выбежала на улицу. Сапоги хлюпали уже после третьего попадания в лужу, однако девушка на это не обращала внимания. Резкий порыв заставил её ускорить шаг, который вскоре сменился бегом. Она размахивала руками, словно хотела улететь отсюда далеко-далеко. Ей казалось, что вот-вот, и она уже взлетит к этому серо-голубому небу, и её слёзы обрушатся на землю новым, нескончаемым дождём. Ещё чуть-чуть, совсем немного…
Полёт прекратился резко. Столкновение было настолько внезапным, что Аска обязательно уселась бы пятой точкой в ближайшую лужу, если бы сильные руки позволили ей это сделать. Хозяин рук прижал её к своей груди, и глаза её встретились со знакомым заботливым взглядом.
- Ой, - пропищала Коннелл, прежде чем замешательство прошло, и затем Аска резко оттолкнула от себя Ромео. Он сопротивляться не стал и просто разжал объятие. Волшебница поспешно отвернулась в попытках скрыть своё смущение. Однако уже через пару мгновений она услышала низкий хохот у себя за спиной.
- «Ой»? Видела бы ты своё лицо! Как нашкодивший ребёнок, - Конбольт потрепал её тёмную макушку, и только тогда Аска заметила, что шляпа, подаренная ей матерью, утопает в луже. Звонко ругнулась и подняла головной убор, чем вызвала на лице Ромео немалое замешательство. – Эй, мелочь, а не рано ли тебе так выражаться?
- Тц, - девушка сложила руки на груди, делая данную часть тела ещё более выпирающей и подчёркивая то, что она уже не та шестилетняя малютка. – Я не ребёнок.
Она развернулась на каблуках и сделала шаг вперёд, но была остановлена рукой, крепко сжимающей её запястье. Даже улыбнулась. Дежавю? Наверное…
- Аска-чан…
Думала ли Аска, когда внезапный порыв заставил её потерять остатки здравого смысла? Знала ли она, что делает? Вряд ли. Резко встав на цыпочки, она дотронулась своими губами до губ Ромео. Получилось простое прикосновение, но она облегчённо выдохнула, а застывший юноша вздрогнул. Волна прошлась и по телу девушки, после чего она снова пискнула и, со всей силы сжав промокшую шляпу, убежала за ближайший угол.
Коннелл резко остановилась. А чего это она убегает? Гордости, что ли, нет? Руководило ли Аской праздное любопытство? Или трепыхающееся сердечко вело её снова взглянуть на Ромео? Но магичка всё-таки выглянула из-за угла, наблюдая за реакцией Конбольта. Застыв на минуту, он ожил. Задумчиво почесал затылок и вдруг улыбнулся. Аска надула щёки. Чего улыбаешься, дурачьё?
Напускная обида растворилась, когда к Ромео подошла незнакомая юной волшебнице леди. Руки той брюнетки прошлись по плечам парня, перешли на грудь, потом – на торс, и снова вернулись к лицу. Она звучно его поцеловала, кажется, не нуждаясь в разрешении.
Первая влюблённость не выдержала. Девичье сердечко заныло, слёзы хлынули из глаз, а боль в груди заставила вжать голову в плечи. Но сердце вдруг замолчало. Ноги вновь понеслись по невысохшим лужам, сапоги захлюпали, а слёзы совсем высохли от бьющего в лицо ветра.
Аска залетела в дом, не обратила никакого внимания на обеспокоенные голоса родителей и взбежала по лестнице. Дверь комнаты громко хлопнула. Сапоги упали на пол, шляпа – на кровать, как и остальная одежда.
В одном белье девушка зашла в ванную и встала перед зеркалом. Открыла ящик комода и достала лежащие в нём ножницы. Пара движений – и тёмные волосы безжизненно опустились на холодный кафель. Коннелл потрепала короткие кончики и улыбнулась своему отражению – девушке, отказавшейся от последнего, что она имела.
Серая, внутри и снаружи. Отчаявшаяся в попытках выделиться. Она - как все. Её будто и нет вовсе. Чужие имя, магия, даже эта грязная и уже бесформенная, насквозь промокшая шляпа – и та не её. Не любит, не ненавидит, вообще не чувствует. Её жизнь теперь как заменитель сахара, – жалкая подделка.
Так ведь легче.
***
Старая тетрадь уже четыре года как пылится у дальней стенки шкафа. Осень не навевает на Коннелл ни капли поэтичности. Лишь тоску и печаль золотой листвы, канувшей в сероватой грязи лужи.
Аска с трудом вылезла из-под толстого одеяла и сладко улыбнулась. Открыла один глаз, потом – второй. Из окна в комнату падал тусклый свет.
Встав, девушка шире распахнула шторы. Восторг засиял в её глазах, когда она заметила розовые цветы декабриста. В этом году он зацвёл слишком рано, но сразу ярким мазком отпечатался в жизни двадцатилетней волшебницы.
В одной пижаме Коннелл закружилась вокруг себя, разнося звонкий смех по всей комнате. И столько радости от одного лишь цветочка. Смех этот резко прервался кваканьем. Жаба, живущая в личном террариуме Аски, требовала завтрака. Животное благодарно посмотрело на хозяйку, когда в аквариум опустилась положенная доза пищи.
Девушка же не останавливалась на достигнутом. Напевая только ей известную песню, она кинулась в ванную. Тёплый душ доставлял неимоверное удовольствие. И было так забавно смотреть, как вода с коротких волос капает на надетый халат или же сразу на пол. Хлюп-хлюп-хлюп. Песня, напеваемая под нос, так и не сменилась даже тогда, когда другое, не белоснежное толстое, а тонкое цветастое одеяло опустилось поверх заправленной постели. Ещё несколько ярких мазков на её серой жизни.
Ноги снова опустились в сапоги, но голова так и осталась неприкрытой. Коннелл перепрыгивала через подворачивающиеся на её пути лужи, играя с природой и всеми законами подлости. Нет, она не позволит и капли грязи попасть на её чистые сапожки!
Чьё-то грубое «Эй!» испортило все её планы. Брызги от потревоженной лужи сверкают на солнце. Аска даже не успела достать из кобуры пистолет. Темнота накрыла её с головой.
Минуты, как монеты, падали в копилку его терпения. Звук этого падения тихий и глухой – значит, сосуд почти переполнен. В сотый раз Ромео подскочил с насиженного места, но отцовская рука останавливает его. Макао качает головой – ещё не время.
А младший Конбольт снова плюхнулся на стул. Где-то недалеко заливалась слезами Биска, не углядевшая за дочерью. Полно, Аске как-никак двадцать уже.
Двадцать… Ромео улыбнулся. Он помнит, с каким восторгом встретил её в первый раз. Крошечная, с закрытыми глазами и пухлыми щёчками, она была похожа на ангелочка. Тогда и повелось, что он – старший брат, защитник.
Аске всего шесть, ему – тринадцать; они вместе болеют за Фейри Тейл на Магических Играх.
Пожалуй, самое яркое воспоминание тех дней – обида на самого себя в первый день. От того, что он не смог защитить её. От того, что её спаситель – не он, а другой – Нацу.
Аска учит его стрельбе. Странно, ведь это она попросила помочь с тренировкой, а в итоге учат его. Коннелл обходит Ромео сзади и прижимается грудной клеткой к его спине.
В тот раз это было…волнение? Чёрт, во всём виноваты её глаза.
Аска совсем взрослая. Даже ругается, как старички в их гильдии. Глупышка – нашла, у кого учиться. И как он не заметил? Да и не только это. Упустил Ромео и то, как её мягкие нежные губки коснулись его. Лёгкое прикосновение – не новость, но, когда его уст коснулось её горячее дыхание, юноша непроизвольно вздрогнул.
Тогда она убежала, оставив его бороться с вопросами, не нашедшими ответа, и решениями, пришедшими самими собой. Как? Почему? Нельзя. Неправильно. Запретно. Хотелось ещё. Самодовольная улыбка сама расплывалась на лице.
Аска гордая, какая-то чужая, с обрезанными косами и ледяным взглядом, лавирует меж столиков в зале гильдии, помогая Мираджейн.
Чёрт, это чувство…будто хватаешь предмет, а он превращается в пыль, песок, воду или даже шёлк и проскальзывает сквозь пальцы. Пытаешься схватить снова, а нечего больше. Упустил.
Аске восемнадцать. Она поддалась Кане и за раз выдула две бутылки виски, после чего взобралась на стол и в полуголом виде стала крутить всеми выделяющимися частями тела.
А в голове лишь одна мысль: «Не смотрите, она моя».
Аска, Аска, Аска…
***
Больничный потолок ослепляет своей серостью. Листва за окном непривычно пестрит яркими цветами. Белоснежное одеяло греет, где-то у правого уха квакает жаба, любовно доставленная сюда отцом. Смешной он – это ведь всего на один день.
А другое ухо улавливает чьё-то мерное дыхание. Сломанная рука еле чувствует чужое прикосновение. Глаза бешено бегают, пытаясь хоть немножко увидеть хозяина этой тёплой ладони. Они находят пару тёмных локонов да шрам на лбу – он его получил лет в пятнадцать, когда защищал её от хищного животного. Аске почему-то хочется плакать, и она удивляется, когда одна слезинка всё-таки скатывается по щеке – разучилась ведь. Давно уже.
- Эй, - произносит она так, чтобы Ромео проснулся. Он открыл один глаз, но, увидев проснувшуюся Коннелл, сразу подпрыгнул на месте. Девушка захохотала, - как я здесь оказалась, спящий красавец?
- Как «как»? Конечно же, я разгромил контору тех засранцев в пух и прах и спас тебя.
- Странно, но почему-то я чётко помню голос Нацу-сана.
- Ну…- Ромео насупился, - он тоже помогал.
Тишина. Не давящая, даже умиротворяющая. А на улице почему-то весна среди осени разыгралась.
- Знаешь, я соскучился.
Аска улыбнулась. Да, стоило зарыться глубоко в себя, не пускать вообще ничего и никого, покрыться толстой скорлупой, чтобы через столько времени вновь почувствовать себя живой. И, кажется, счастливой.
***
Мир так и останется серым, у которого внезапно стало слишком много оттенков. Старая тетрадь вновь окажется выуженной из глубин книжного шкафа. Раскроется на странице, следующей за той, на которой ровным почерком выписаны слова из самого сердца шестнадцатилетней девчушки.
А двадцатилетняя прочитает их, улыбнётся, возьмёт в руки ручку, и после первой буквы слова польются нескончаемым потоком. И снова предложения, абзацы, целые страницы. Картина одна за другой мелькают в голове. Мысли становятся настоящей историей, но только несколько строчек, наполненные особой теплотой, так и останутся в этой тетради. Навсегда запечалятся на серых листах и в сердце девушки.
«Сезоны сменяют друг друга. Всё ещё осень. За ней будет зима, потом весна, лето и снова осень. Она будет наступать каждый год – ничто не сможет этому помешать. И всё так же зацветёт декабрист, пёстрое покрывало упадёт на постель, звонко квакнет жаба. Тёплый душ согреет меня, а, выйдя из него, я разбужу тебя снова и снова.
И ты заметишь меня.»
Название: Голубок
Автор: Гугла
Бета: нет
Персонажи: Ангел
Рейтинг: G
Жанр: ангст, психология
Дисклеймер: отказываюсь
Саммари: Голубки не горят
Авторские примечания: кит - водное животное.
Размещение: не разрешаю брать
Ангел, стоя на табуретке, слегка приподнявшись на цыпочках, осматривала буфет. Все его полочки занимали чашки: аккуратные, с белой рельефной вязью, большие, тонкостенные, черные и синие, разных цветов и размеров. Чинно и степенно молчали, словно ждали, когда их хозяйка погасит свет в квартирке, и они застучат по неведомым тропинкам буфета, заглядывая к тарелочкам с россыпью нарисованного Млечного пути на них, прочим супницам и столовым приборам. Самые прыткие взберутся на небольшой кухонный столик, на котором восседает пузатый чайник, бережно накрытый вафельным белым полотенцем - уж зашепчет синяя чашка в нос старому медному свистуну из каких чашек пила беловласка. Остальные нагадывали, какой чай в них окажется завтра и послезавтра.
Они занимались своими бытовыми делишками под заботливой чернотой ночи. Она-то никогда не выдаст их секрет - просто незачем. Недовольно зашепчутся между собой на подоконнике расцветающая герань и маленькая фиалка, им будет казаться шарканье её тапочек по коридору. Тогда они зашикают на шумные непослушные чашки, прогонят опять на верхние полочки буфета: мол, сидите там, да не стучите возмущенно, не выдавайте себя!
А несколько чашек останутся возле чайника невзначай, чтобы почувствовать тепло ладоней девушки, сжимающих их бережно и мягко. Все они появились после прошлой жизни, когда она приехала в этот Богом забытый городок, чье название девушка не помнила – не хотела. Обычный приморский городок с картины неизвестного художника. В небо над ним удобно в своих снах кидать свои мечты, оборванные и по кусочкам. Пусть волны попытаются достать её цветастый шарф с берега – она увернется от их солёных брызг и убежит по серому влажному песку.
Да и зачем? Ей и так уютно. Утром бежала на работу, пачкая сапоги в весенней грязи, а вечером – вновь перебирала чашки в буфете. И ревела навзрыд, закинув голову назад, вцепившись пальцами в свою лохматую шевелюру.
Голубок, приколотый на воротник кофты, потускнел и опустил маленькую головку к полу, осколкам синей чашки. Или нет. Вниз. Просто. Ему всё равно по какой причине давилась всхлипами несчастная, а, может, и нет, хозяйка. Как всему живому и неживому вокруг девочки с мнением языческого эгоистичного божка. Так хотелось окликнуть то время, схватить за руку и не отпускать, пока не надоест и не приестся весь ребячий фарс.
Уютно? Не смешите её, брошенную и безумную. Разбитая любимая чашка не при чем.
Её уже нет. Осталось только имя. Ангел. И воспоминания нескольких друзей о мешковатой одежде, синяках под глазами, вечно лохматой, стриженной под каре голове, похожее на воронье гнездо, о голубке, что, наверное, хранится в какой-нибудь щели в полу. Упавший, наконец, вниз. В созвездие Рака, на маленькую звездочку с непонятным названием. Помнится и имя не то. Не Ангел. Но раз так захотела та плакса, то пусть так будет. Можно долго писать о ней. Или нет. Это зависит от человека, пишущего про неё. Она уникальна тем, что была неимоверно глупа. Особенно в дружбе. Особенно в жизни. Особенно в чашках, сейчас, роняя их на пол, наверное, представляя вместо него небо. Уж, если она не смогла, то пусть они попытаются. В её мечтах.
Несколько раз пыталась отрастить косу, и эта мечта обломками валялась на донышке сердца. Если бы голубок был бы живой, он больно клюнул в затылок, выпорхнув из рук последней надеждой. Так всегда. Хорошая бабочка - мертвая бабочка. Но разве есть остановившееся детство и бабочка, послушно сидящая на указательном пальце правой руке? Абсурд.
Ножницы серебряным блеском своим целовали алебастровые локоны, когда она пыталась сама отстричь отросшие волосы. Чтобы не узнали – покой, скользящий на грани сумасшествия, таил в себе полузабытые крылья и небо.
Небо. От которого она не прячется в духоте одеяла: не страшно, не больно, незыблемо.
В котором можно найти белые чашки – звезды.
В котором не будут отражаться квадратные очки босса.
Слепить из клочков пушистых облаков дивных китов. Стать принцессой и написать собственную сказку, добрую и обязательно со счастливым концом. Солнце не било бы больно и резко по глазам, заглядывая далеким пятнышком на горизонте в окно.
Смешная копилка разобьется о небесный пол, Ангел выгребет все деньги и сбежит. Только и видели её белое каре и нелепый шарф.
Серый песок сохранит её следы. Голубок спрячется среди осколков копилки и чашек. Герань заберет сердобольная старушка-соседка. И большего не надо.
Только свобода – в выдуманном созвездии Кита и жимолости облаков.
Они занимались своими бытовыми делишками под заботливой чернотой ночи. Она-то никогда не выдаст их секрет - просто незачем. Недовольно зашепчутся между собой на подоконнике расцветающая герань и маленькая фиалка, им будет казаться шарканье её тапочек по коридору. Тогда они зашикают на шумные непослушные чашки, прогонят опять на верхние полочки буфета: мол, сидите там, да не стучите возмущенно, не выдавайте себя!
А несколько чашек останутся возле чайника невзначай, чтобы почувствовать тепло ладоней девушки, сжимающих их бережно и мягко. Все они появились после прошлой жизни, когда она приехала в этот Богом забытый городок, чье название девушка не помнила – не хотела. Обычный приморский городок с картины неизвестного художника. В небо над ним удобно в своих снах кидать свои мечты, оборванные и по кусочкам. Пусть волны попытаются достать её цветастый шарф с берега – она увернется от их солёных брызг и убежит по серому влажному песку.
Да и зачем? Ей и так уютно. Утром бежала на работу, пачкая сапоги в весенней грязи, а вечером – вновь перебирала чашки в буфете. И ревела навзрыд, закинув голову назад, вцепившись пальцами в свою лохматую шевелюру.
Голубок, приколотый на воротник кофты, потускнел и опустил маленькую головку к полу, осколкам синей чашки. Или нет. Вниз. Просто. Ему всё равно по какой причине давилась всхлипами несчастная, а, может, и нет, хозяйка. Как всему живому и неживому вокруг девочки с мнением языческого эгоистичного божка. Так хотелось окликнуть то время, схватить за руку и не отпускать, пока не надоест и не приестся весь ребячий фарс.
Уютно? Не смешите её, брошенную и безумную. Разбитая любимая чашка не при чем.
Её уже нет. Осталось только имя. Ангел. И воспоминания нескольких друзей о мешковатой одежде, синяках под глазами, вечно лохматой, стриженной под каре голове, похожее на воронье гнездо, о голубке, что, наверное, хранится в какой-нибудь щели в полу. Упавший, наконец, вниз. В созвездие Рака, на маленькую звездочку с непонятным названием. Помнится и имя не то. Не Ангел. Но раз так захотела та плакса, то пусть так будет. Можно долго писать о ней. Или нет. Это зависит от человека, пишущего про неё. Она уникальна тем, что была неимоверно глупа. Особенно в дружбе. Особенно в жизни. Особенно в чашках, сейчас, роняя их на пол, наверное, представляя вместо него небо. Уж, если она не смогла, то пусть они попытаются. В её мечтах.
Несколько раз пыталась отрастить косу, и эта мечта обломками валялась на донышке сердца. Если бы голубок был бы живой, он больно клюнул в затылок, выпорхнув из рук последней надеждой. Так всегда. Хорошая бабочка - мертвая бабочка. Но разве есть остановившееся детство и бабочка, послушно сидящая на указательном пальце правой руке? Абсурд.
Ножницы серебряным блеском своим целовали алебастровые локоны, когда она пыталась сама отстричь отросшие волосы. Чтобы не узнали – покой, скользящий на грани сумасшествия, таил в себе полузабытые крылья и небо.
Небо. От которого она не прячется в духоте одеяла: не страшно, не больно, незыблемо.
В котором можно найти белые чашки – звезды.
В котором не будут отражаться квадратные очки босса.
Слепить из клочков пушистых облаков дивных китов. Стать принцессой и написать собственную сказку, добрую и обязательно со счастливым концом. Солнце не било бы больно и резко по глазам, заглядывая далеким пятнышком на горизонте в окно.
Смешная копилка разобьется о небесный пол, Ангел выгребет все деньги и сбежит. Только и видели её белое каре и нелепый шарф.
Серый песок сохранит её следы. Голубок спрячется среди осколков копилки и чашек. Герань заберет сердобольная старушка-соседка. И большего не надо.
Только свобода – в выдуманном созвездии Кита и жимолости облаков.
Название: Книжное счастье
Автор: Гугла
Бета: нет
Персонажи: Люси Хартфелия, Нацу Драгнил, Эрза Скарлетт, Хеппи
Рейтинг: G
Жанр: флафф
Дисклеймер: отказываюсь
Саммари: Тихие минуты в книжных мирах
Авторские примечания: библиотека выдумана, "доделана" отчасти. Таймлан - любой
Размещение: не разрешаю брать
В библиотеке гильдии Фейри Тейл всегда тихо и немноголюдно. Иногда здесь постоянно от зари до зари просиживают юные волшебники, пытающиеся отыскать в пыльных старых фолиантах заклинание, которое сразу даст им могущество и сильнейшую магию, прибавит ума в копилке их знаний.
Невидимые призраки изредка шуршат блокнотами, тетрадками, сдувают пыль со старых книжек на головы бедных посетителей и сталкивают горшки с цветущими лилиями. За ними, посмеиваясь за грудой свитков, тяжёлых томов с теориями заклинаний, наблюдают уже не новички, но и не ветераны гильдии, вспоминая, как они, точно так же, чихали от ветхости и мудрости от древних письмен, разочаровывались, не находя всесильного заклинания. Люси с приевшимся статусом новичка не забегает сюда в поисках « бабахалки», как называет заклинания Нацу, не скрупулёзно вчитывается в выцветшие строки, а лишь укрывается от шумных пиров, от драк, без которых не могут прожить её друзья.
Ей очень нравится это место, перестроенное, но сохранившее в себе ту солнечную пыль в воздухе летним погожим днем, каменный камин с затейливой резьбой и лепниной, что сохраняет тепло зимними вечерами и, конечно же, высокие-превысокие, длинные, тянущиеся в бесконечность книжные полки. А чудесную картину с портретом первого мастера так и хочется утащить к себе домой – Люси пугается, сказывается влияние Хеппи, исподтишка ворующего у Мираджейн рыбку.
Приятно тенью скользить среди полок, шкафов с альбомами, сидеть с Леви, попивая молочный чай из фарфоровой аккуратной чашки, читая сказки, представляя себя принцессами. Когда ветер назло дует в спину, а солнце виновато прячется за тучами, похожими своим цветом на свинец, то хранилище знаний гильдии обязательно предоставит тебе слегка потертое кресло с мягким пледом, стопку книг на любой вкус и местечко возле камина.
Глупый Драгнил не понимает и постоянно мешает, то отбирая волшебные очки или выхватывая книгу из рук.
Насмешливо щелкая ножницами, невесть откуда взявшимися, и грозя изрезать все страницы. Неуч. Ему хочется спуститься вниз, чтобы с головою окунуться в пиршество и драки. Он никак не может привыкнуть к новому облику гильдии, вечно путаясь в коридорах мужского и женского общежития, удивляясь слишком на его взгляд большому главному залу, высоким потолкам, прибавившимся кладовкам. Но что-то держит его здесь, заставляя ходить между книжными стеллажами, выискивая какое-нибудь чтиво про драконов. Пламя в камине боязливо полыхает желтовато-красными всполохами - вдруг этому обжоре захочется поглотить его? Уж многое могут поведать светильники и абажуры-выдумщики.
Эрза щурится и прячет книжки с обложками сплошь в красных сердечках и диатезных купидончиках за наваленными свитками с непонятными иероглифами. Тяжелый двуручник покоится на её коленях, который она любовно протирает, мурлыкая про себя незамысловатую песенку. Алая, небрежно заплетенная коса постоянно мешается, чуть Эрза поближе наклонится к мечу; девушка фыркает и недовольно отбрасывает её за спину.
Люси знает, что она будет их читать только ночью, спрятавшись под душное одеяло, не желая, чтобы её застали врасплох с сентиментальными романами в руках и лихорадочным румянцем на щеках.
Хеппи, прислушиваясь к Скарлетт, рассматривает биологические справочники и пускает слюнки на « во-о-о-о-о какая громадная рыбка» - кита, спрашивая Нацу, сможет ли он поймать её. Парень улыбается и кивает, Люси не сомневается и надеется на то, что они не притащат добычу к ней домой.
Сняв осенние сапожки, она поудобнее устраивается в кресле, жмурясь от удовольствия. Такие дни случаются редко, являясь островками спокойствия в её жизни.
Тишина плотнее укутывает их в свое волшебное одеяло – и, чудо, ей кажется, будто может прочитать все-все мысли её друзей по задумчивым лицам, медленным движениям и шелесту страниц. По озадаченным взглядам по ту сторону окна, где бушует гроза, можно сказать, как не любят они самое дождливое время года. Осень не обижается, лишь грустно кивает головой, с которой росой моросит ливень, подбирает туманную вуаль у краешка неба, чтобы заходящее солнце ещё раз прошлось по мерзлой земле своими лучами.
Надо просто слушать: стук капель по оконному стеклу, песню Эрзы и ворчание Нацу. Надо просто читать их настроение, теплой улыбкой прогоняя тоску и меланхолию. И ничего страшного, если Нацу и Хеппи притащат кита к ней домой.
Невидимые призраки изредка шуршат блокнотами, тетрадками, сдувают пыль со старых книжек на головы бедных посетителей и сталкивают горшки с цветущими лилиями. За ними, посмеиваясь за грудой свитков, тяжёлых томов с теориями заклинаний, наблюдают уже не новички, но и не ветераны гильдии, вспоминая, как они, точно так же, чихали от ветхости и мудрости от древних письмен, разочаровывались, не находя всесильного заклинания. Люси с приевшимся статусом новичка не забегает сюда в поисках « бабахалки», как называет заклинания Нацу, не скрупулёзно вчитывается в выцветшие строки, а лишь укрывается от шумных пиров, от драк, без которых не могут прожить её друзья.
Ей очень нравится это место, перестроенное, но сохранившее в себе ту солнечную пыль в воздухе летним погожим днем, каменный камин с затейливой резьбой и лепниной, что сохраняет тепло зимними вечерами и, конечно же, высокие-превысокие, длинные, тянущиеся в бесконечность книжные полки. А чудесную картину с портретом первого мастера так и хочется утащить к себе домой – Люси пугается, сказывается влияние Хеппи, исподтишка ворующего у Мираджейн рыбку.
Приятно тенью скользить среди полок, шкафов с альбомами, сидеть с Леви, попивая молочный чай из фарфоровой аккуратной чашки, читая сказки, представляя себя принцессами. Когда ветер назло дует в спину, а солнце виновато прячется за тучами, похожими своим цветом на свинец, то хранилище знаний гильдии обязательно предоставит тебе слегка потертое кресло с мягким пледом, стопку книг на любой вкус и местечко возле камина.
Глупый Драгнил не понимает и постоянно мешает, то отбирая волшебные очки или выхватывая книгу из рук.
Насмешливо щелкая ножницами, невесть откуда взявшимися, и грозя изрезать все страницы. Неуч. Ему хочется спуститься вниз, чтобы с головою окунуться в пиршество и драки. Он никак не может привыкнуть к новому облику гильдии, вечно путаясь в коридорах мужского и женского общежития, удивляясь слишком на его взгляд большому главному залу, высоким потолкам, прибавившимся кладовкам. Но что-то держит его здесь, заставляя ходить между книжными стеллажами, выискивая какое-нибудь чтиво про драконов. Пламя в камине боязливо полыхает желтовато-красными всполохами - вдруг этому обжоре захочется поглотить его? Уж многое могут поведать светильники и абажуры-выдумщики.
Эрза щурится и прячет книжки с обложками сплошь в красных сердечках и диатезных купидончиках за наваленными свитками с непонятными иероглифами. Тяжелый двуручник покоится на её коленях, который она любовно протирает, мурлыкая про себя незамысловатую песенку. Алая, небрежно заплетенная коса постоянно мешается, чуть Эрза поближе наклонится к мечу; девушка фыркает и недовольно отбрасывает её за спину.
Люси знает, что она будет их читать только ночью, спрятавшись под душное одеяло, не желая, чтобы её застали врасплох с сентиментальными романами в руках и лихорадочным румянцем на щеках.
Хеппи, прислушиваясь к Скарлетт, рассматривает биологические справочники и пускает слюнки на « во-о-о-о-о какая громадная рыбка» - кита, спрашивая Нацу, сможет ли он поймать её. Парень улыбается и кивает, Люси не сомневается и надеется на то, что они не притащат добычу к ней домой.
Сняв осенние сапожки, она поудобнее устраивается в кресле, жмурясь от удовольствия. Такие дни случаются редко, являясь островками спокойствия в её жизни.
Тишина плотнее укутывает их в свое волшебное одеяло – и, чудо, ей кажется, будто может прочитать все-все мысли её друзей по задумчивым лицам, медленным движениям и шелесту страниц. По озадаченным взглядам по ту сторону окна, где бушует гроза, можно сказать, как не любят они самое дождливое время года. Осень не обижается, лишь грустно кивает головой, с которой росой моросит ливень, подбирает туманную вуаль у краешка неба, чтобы заходящее солнце ещё раз прошлось по мерзлой земле своими лучами.
Надо просто слушать: стук капель по оконному стеклу, песню Эрзы и ворчание Нацу. Надо просто читать их настроение, теплой улыбкой прогоняя тоску и меланхолию. И ничего страшного, если Нацу и Хеппи притащат кита к ней домой.
Название: Пустая.
Автор: Neline
Бета: нет.
Пейринг | Персонажи: Люси, Лейла Хартфелия, служанки.
Рейтинг: G.
Жанр: драма, ангст.
Дисклеймер: Машима.
Саммари: -
Авторские примечания: Цветущее растение - виноградные лозы. Внимание, предканон.
Размещение: не разрешаю брать
Виноградная лоза обвивала черную решетку, заползая на арку, сплетаясь между собой. Сквозь мелкие, но частые просветы солнечные лучи пробивались, словно острые копья, заставляя опускать глаза к полу, чтобы не быть ослепленной. Живая тишина летнего дня окутывала со всех сторон, успокаивала и усыпляла, и Люси наверняка бы заснула, если бы гребень в чужих руках не оттягивал её волосы, заставляя ныть протяжно кожу.
Люси хотела убежать. Скрыться в, казалось, бесконечных лабиринтах семейного сада, спрятаться в окружении колючих роз, прижав к лицу ладони. Но вместо этого она сидела на деревянном стуле с мягкой обивкой из дорогой ткани и склоняла голову, терпя на своих волосах чужие руки. Длинные волосы девушки доставали ей до самого пояса, и каждый день приставленная служанка расчесывала светлые пряди, заплетая потом в косу, в виноградном саду под тонкими и острыми лучиками солнца.
Люси с трудом терпела это каждый день. Ей хотелось схватить обычные кухонные ножницы и отрезать ровные пряди – свои волосы девушка любила, но каждый раз, когда руки служанки прикасались к светлым локонам, Люси начинала их ненавидеть. Тугой сплетенный узел словно саму её связывал по рукам и ногам. Она расплетала эту незатейливую прическу сразу же, как только заходила в поместье, освобожденная от занятий с репетиторами, на некоторое время отосланными туда, откуда те и прибыли. Некоторые занятия утомляли Люси, но сейчас она была готова заниматься экономикой или этикетом с раннего утра и до ночи, пока не заснет, лежа щекой на страницах раскрытой книги. Желание уйти, отвлечься от этого мира, с которым Хартфелия боролась каждое мгновение, вопреки этому отпускать её не собиралось.
Тишину нарушил хруст гравия и тихое извинение другой служанки, сейчас склонившейся в приветствующем поклоне. Люси подняла взгляд на подошедшую женщину и осторожно увела руку своей служанки от волос, выражая в жесте не столько просьбу прекратить сие занятие, сколько скопившееся в юной деве раздражение. Поклонившись, служанка без слов скрылась в недлинном коридоре, опутанном виноградными лозами, а Люси встала со стула, молча наблюдая за тем, как женщина поправляет съехавшие на кончик носа очки.
- Госпожа Лейла зовет вас к себе, - негромко, но отчетливо произнесла служанка, заставив юную Хартфелию вздрогнуть. - Просила вас посетить её как можно скорее... Госпожа Люси, позвольте сопроводить вас.
Люси дернулась назад, словно слова служанки приняли материальную форму и обожгли её, и споткнулась о стул. Тот, покачнувшись, упал на серый гравий. Юная Хартфелия, не зная, куда перевести взгляд со сосредоточенного лица служанки, начала рассматривать аккуратную пряжку на сапожках, в облитую сидящих на тонкой ножке. Действие совершенно детское, но разве Люси считали взрослой? Никто ведь не собирался её осуждать, но девушка ошибалась - служанка, умудренная жизнью женщина, неодобрительно покачала головой.
- Госпожа Люси, - тон был осуждающий - женщину ничуть не волновало, что её слова давят на плечи вроде совсем еще ребенка тяжелым грузом. - Вы нужны своей матери. Не становитесь эгоисткой, поступая так неблагодарно.
- Да знаю я! - выдохнула девушка, поднимая виноватый взгляд на женщину. Кончики губ Люси были опущены и словно заколоты булавками, ведь сколько не пыталась девушка избавиться от столь жалкого выражения, ничего у неё не получалось. Оставалось лишь послушно кивнуть и пойти следом за женщиной в белоснежном сюртуке.
Люси боялась и стыдилась своего страха, своей трусости перед реальной жизнью, перед правдой, которую было так тяжело принять. Мама так сильно болела, почти все время лежавшая в окружении пуховых одеял и подушек, кашляла и роняла стаканы из рук, но каждый раз, завидев дочь, улыбалась, словно была здорова, а сейчас так - просто отдохнуть прилегла. Эта улыбка будто превращалась в нож и разрезала девушку изнутри - она хотела расплакаться, горько, глотая слёзы, и броситься к маме на шею, моля кого угодно о том, чтобы та встала с кровати и как прежде, взяв Люси за руку, повела в прогулку по дивному саду поместья Хартфелий. Но юная дева оставалась на месте, сжимая ладони в кулаки вместо того, чтобы совершать то, чего так хотелось.
Служанка и сопровождаемая ею Люси шли по коридору левого крыла поместья. Здесь было особенно пусто - тишина не была наполненной теплотой летнего солнца и запахом цветов. Она была траурная, почти мертвая и тяжелая. Лучи света падали сквозь окна, обрамленные бардовыми портьерами на картины, в ряд висевшие по всему коридору. С некоторых на Люси смотрели знатные предки - и взгляды их были презрительные, высокомерные. Такие, казалось Люси, принадлежали всем людям, допустивших хотя бы мысль о том, что они лучше кого-то. И только на двух последних картинах, подводивших к концу коридора и двери с резной ручкой, лучисто улыбалась Лейла Хартфелия, сложив руки на ткани пышного подола своего платья. Сердце Люси больно кольнуло.
Коридор закончился, служанка уже открывала дверь, а светловолосая девушка дрожала от стремящихся к глазам слёз, от бессилия в хрупких руках и от слабости, окутывающей тело. Люси не хотела видеть бледности мамы и дрожи рук с длинными пальцами, не хотела видеть слабой, но все же улыбки, на которую старшая госпожа тратила слишком много сил. Юная Хартфелия хотела вскрикнуть, чтобы мама прекратила улыбаться, ведь ей тяжело. Девушка хотела устремиться к огромной кровати, сбив по пути служанку с чашкой травяного настоя на серебристом подносе, а потом упасть у самого края, сжимая в руках пальцы матери, которая наверняка другую руку положила бы на светлые волосы дочери, тихо перебирая мягкие пряди.
...
Слишком далеко Люси уходила от реальности, теряясь в дебрях своих странных порывов и желаний. Дверь раскрылась, пуская девушку в комнату, и на секунду, сделав за порог шаг, Люси все же ослепла от светла, наполнявшего комнату. Почти мертвая тишина коридора осталась за порогом - здесь было слышно щебетание птиц и журчание воды в миниатюрном колодце счастья, в котором, наделывая ровные круги, плавали две совсем маленькие рыбки, завораживая взгляд загадочным танцем, которым им, людям, было не понять.
- Люси...
Голос тихий-тихий. И улыбка - та самая, слабая, но такая согревающая. И девушка опять сдерживается, чтобы не броситься к кровати матери в бешеном порыве. Девушка лишь улыбается в ответ, сглатывая накатившие слезы - она не хочет расстраивать лишний раз эту невозможно-светлую женщину и почти неслышно шепчет в ответ:
- Мама...
Люси правда сложно сдерживаться, но она медленно пересекает комнату и присаживается на краешек кровати, ища руку матери, всю затерявшуюся в воздушных одеялах.
- Я люблю тебя, Люси.
- Мама...
Люси тихонько сжимает пальцы матери - длинные, изящные, на которые девушка любила любоваться, когда та переворачивала страницы книги. Взгляд Люси не был направлен на лицо старшей Хартфелии - девушка просто молчала. Ей было сложно говорить - и виновато в этом было вовсе не больное горло, а грусть, которая была готова вот-вот вырваться наружу теплыми слезами. Но Люси не хотела причинять боль матери, и так уже натерпевшейся слишком много.
- Я всегда буду с тобой, Люси.
Лейла сияла - изнутри. Название этому сиянию было ничто иное, как искренняя любовь матери к своему дитя. И сейчас женщина отдавала всё это тепло Люси, чтобы то согрело её в момент, когда Лейлы не станет.
Люси было больно от своего бессилия перед реальностью. Эта боль – самая суровая, от неё невозможно избавиться до самого конца, момента, перед которым и не выдерживаешь натиск эмоций. Девушка не сдержалась – она тихо всхлипнула и поддалась вперед, упав головой на грудь матери, после чего заплакала.
Люси вовсе не была эгоисткой, она не хотела обременять маму своей печалью, но сил не хватало. Лейла, поглаживая голову своей дочери, не прекращала улыбаться той улыбкой, которая, казалось, сошла с увиденных Люси картин.
- Поплачь, Люси, не бойся, - тихо произнесла женщина, в ответ получив взгляд, полный мольбы. Отчаянный, но вместе с надеждой, никогда из него не уходящей.
- Я люблю тебя, мама, - прошептала девушка. – Я не хочу терять тебя.
Внутри словно что-то взорвалось – и Люси вместе с этим. Громко всхлипывая, она просила, умоляла и совсем тихо шептала ласковые слова, словно те могли приковать душу Лейлы к телу, не давай умереть. Боль отдавалась внутри все новыми и новыми волнами, не давая Люси возможности стереть слезы и забыться в слабых объятиях матери.
Было невыносимо…
И всё это время Лейла обнимала свою дочь. Женщина тоже не могла сдержать прозрачных слёз, что появились вовсе не от боли в груди или голове. Любовь вещь многогранная, приносящая счастья и печали напополам. И сейчас это чувство, родившееся в материнстве, не давало женщине покоя, хотя, вопреки, и дарило долгожданное спокойствие.
- Мы всегда будем вместе, Люси, - прошептала на ухо плачущей дочери Лейла и убрала объятия, а подошедшая служанка положила свои ладони на плечи юной Хартфелии, уводя от кровати. Девушка, ослабленная слезами и грустью, не сопротивлялась и не заметила, когда оказалась вновь в длинном коридоре.
В разуме цвела улыбка мамы, и Люси становилось еще более горько. Она боялась. Она все еще боялась правды, которая не просто была перед её глазами, а которая давно пропитала собою девушку, сердце которой принимать реальность не желало. Оставалась лишь надежда, без которой невозможно было жить.
Бесполезная, но слишком нужная надежда, которую Люси собиралась хранить в себе до самого конца.
Люси хотела убежать. Скрыться в, казалось, бесконечных лабиринтах семейного сада, спрятаться в окружении колючих роз, прижав к лицу ладони. Но вместо этого она сидела на деревянном стуле с мягкой обивкой из дорогой ткани и склоняла голову, терпя на своих волосах чужие руки. Длинные волосы девушки доставали ей до самого пояса, и каждый день приставленная служанка расчесывала светлые пряди, заплетая потом в косу, в виноградном саду под тонкими и острыми лучиками солнца.
Люси с трудом терпела это каждый день. Ей хотелось схватить обычные кухонные ножницы и отрезать ровные пряди – свои волосы девушка любила, но каждый раз, когда руки служанки прикасались к светлым локонам, Люси начинала их ненавидеть. Тугой сплетенный узел словно саму её связывал по рукам и ногам. Она расплетала эту незатейливую прическу сразу же, как только заходила в поместье, освобожденная от занятий с репетиторами, на некоторое время отосланными туда, откуда те и прибыли. Некоторые занятия утомляли Люси, но сейчас она была готова заниматься экономикой или этикетом с раннего утра и до ночи, пока не заснет, лежа щекой на страницах раскрытой книги. Желание уйти, отвлечься от этого мира, с которым Хартфелия боролась каждое мгновение, вопреки этому отпускать её не собиралось.
Тишину нарушил хруст гравия и тихое извинение другой служанки, сейчас склонившейся в приветствующем поклоне. Люси подняла взгляд на подошедшую женщину и осторожно увела руку своей служанки от волос, выражая в жесте не столько просьбу прекратить сие занятие, сколько скопившееся в юной деве раздражение. Поклонившись, служанка без слов скрылась в недлинном коридоре, опутанном виноградными лозами, а Люси встала со стула, молча наблюдая за тем, как женщина поправляет съехавшие на кончик носа очки.
- Госпожа Лейла зовет вас к себе, - негромко, но отчетливо произнесла служанка, заставив юную Хартфелию вздрогнуть. - Просила вас посетить её как можно скорее... Госпожа Люси, позвольте сопроводить вас.
Люси дернулась назад, словно слова служанки приняли материальную форму и обожгли её, и споткнулась о стул. Тот, покачнувшись, упал на серый гравий. Юная Хартфелия, не зная, куда перевести взгляд со сосредоточенного лица служанки, начала рассматривать аккуратную пряжку на сапожках, в облитую сидящих на тонкой ножке. Действие совершенно детское, но разве Люси считали взрослой? Никто ведь не собирался её осуждать, но девушка ошибалась - служанка, умудренная жизнью женщина, неодобрительно покачала головой.
- Госпожа Люси, - тон был осуждающий - женщину ничуть не волновало, что её слова давят на плечи вроде совсем еще ребенка тяжелым грузом. - Вы нужны своей матери. Не становитесь эгоисткой, поступая так неблагодарно.
- Да знаю я! - выдохнула девушка, поднимая виноватый взгляд на женщину. Кончики губ Люси были опущены и словно заколоты булавками, ведь сколько не пыталась девушка избавиться от столь жалкого выражения, ничего у неё не получалось. Оставалось лишь послушно кивнуть и пойти следом за женщиной в белоснежном сюртуке.
Люси боялась и стыдилась своего страха, своей трусости перед реальной жизнью, перед правдой, которую было так тяжело принять. Мама так сильно болела, почти все время лежавшая в окружении пуховых одеял и подушек, кашляла и роняла стаканы из рук, но каждый раз, завидев дочь, улыбалась, словно была здорова, а сейчас так - просто отдохнуть прилегла. Эта улыбка будто превращалась в нож и разрезала девушку изнутри - она хотела расплакаться, горько, глотая слёзы, и броситься к маме на шею, моля кого угодно о том, чтобы та встала с кровати и как прежде, взяв Люси за руку, повела в прогулку по дивному саду поместья Хартфелий. Но юная дева оставалась на месте, сжимая ладони в кулаки вместо того, чтобы совершать то, чего так хотелось.
Служанка и сопровождаемая ею Люси шли по коридору левого крыла поместья. Здесь было особенно пусто - тишина не была наполненной теплотой летнего солнца и запахом цветов. Она была траурная, почти мертвая и тяжелая. Лучи света падали сквозь окна, обрамленные бардовыми портьерами на картины, в ряд висевшие по всему коридору. С некоторых на Люси смотрели знатные предки - и взгляды их были презрительные, высокомерные. Такие, казалось Люси, принадлежали всем людям, допустивших хотя бы мысль о том, что они лучше кого-то. И только на двух последних картинах, подводивших к концу коридора и двери с резной ручкой, лучисто улыбалась Лейла Хартфелия, сложив руки на ткани пышного подола своего платья. Сердце Люси больно кольнуло.
Коридор закончился, служанка уже открывала дверь, а светловолосая девушка дрожала от стремящихся к глазам слёз, от бессилия в хрупких руках и от слабости, окутывающей тело. Люси не хотела видеть бледности мамы и дрожи рук с длинными пальцами, не хотела видеть слабой, но все же улыбки, на которую старшая госпожа тратила слишком много сил. Юная Хартфелия хотела вскрикнуть, чтобы мама прекратила улыбаться, ведь ей тяжело. Девушка хотела устремиться к огромной кровати, сбив по пути служанку с чашкой травяного настоя на серебристом подносе, а потом упасть у самого края, сжимая в руках пальцы матери, которая наверняка другую руку положила бы на светлые волосы дочери, тихо перебирая мягкие пряди.
...
Слишком далеко Люси уходила от реальности, теряясь в дебрях своих странных порывов и желаний. Дверь раскрылась, пуская девушку в комнату, и на секунду, сделав за порог шаг, Люси все же ослепла от светла, наполнявшего комнату. Почти мертвая тишина коридора осталась за порогом - здесь было слышно щебетание птиц и журчание воды в миниатюрном колодце счастья, в котором, наделывая ровные круги, плавали две совсем маленькие рыбки, завораживая взгляд загадочным танцем, которым им, людям, было не понять.
- Люси...
Голос тихий-тихий. И улыбка - та самая, слабая, но такая согревающая. И девушка опять сдерживается, чтобы не броситься к кровати матери в бешеном порыве. Девушка лишь улыбается в ответ, сглатывая накатившие слезы - она не хочет расстраивать лишний раз эту невозможно-светлую женщину и почти неслышно шепчет в ответ:
- Мама...
Люси правда сложно сдерживаться, но она медленно пересекает комнату и присаживается на краешек кровати, ища руку матери, всю затерявшуюся в воздушных одеялах.
- Я люблю тебя, Люси.
- Мама...
Люси тихонько сжимает пальцы матери - длинные, изящные, на которые девушка любила любоваться, когда та переворачивала страницы книги. Взгляд Люси не был направлен на лицо старшей Хартфелии - девушка просто молчала. Ей было сложно говорить - и виновато в этом было вовсе не больное горло, а грусть, которая была готова вот-вот вырваться наружу теплыми слезами. Но Люси не хотела причинять боль матери, и так уже натерпевшейся слишком много.
- Я всегда буду с тобой, Люси.
Лейла сияла - изнутри. Название этому сиянию было ничто иное, как искренняя любовь матери к своему дитя. И сейчас женщина отдавала всё это тепло Люси, чтобы то согрело её в момент, когда Лейлы не станет.
Люси было больно от своего бессилия перед реальностью. Эта боль – самая суровая, от неё невозможно избавиться до самого конца, момента, перед которым и не выдерживаешь натиск эмоций. Девушка не сдержалась – она тихо всхлипнула и поддалась вперед, упав головой на грудь матери, после чего заплакала.
Люси вовсе не была эгоисткой, она не хотела обременять маму своей печалью, но сил не хватало. Лейла, поглаживая голову своей дочери, не прекращала улыбаться той улыбкой, которая, казалось, сошла с увиденных Люси картин.
- Поплачь, Люси, не бойся, - тихо произнесла женщина, в ответ получив взгляд, полный мольбы. Отчаянный, но вместе с надеждой, никогда из него не уходящей.
- Я люблю тебя, мама, - прошептала девушка. – Я не хочу терять тебя.
Внутри словно что-то взорвалось – и Люси вместе с этим. Громко всхлипывая, она просила, умоляла и совсем тихо шептала ласковые слова, словно те могли приковать душу Лейлы к телу, не давай умереть. Боль отдавалась внутри все новыми и новыми волнами, не давая Люси возможности стереть слезы и забыться в слабых объятиях матери.
Было невыносимо…
И всё это время Лейла обнимала свою дочь. Женщина тоже не могла сдержать прозрачных слёз, что появились вовсе не от боли в груди или голове. Любовь вещь многогранная, приносящая счастья и печали напополам. И сейчас это чувство, родившееся в материнстве, не давало женщине покоя, хотя, вопреки, и дарило долгожданное спокойствие.
- Мы всегда будем вместе, Люси, - прошептала на ухо плачущей дочери Лейла и убрала объятия, а подошедшая служанка положила свои ладони на плечи юной Хартфелии, уводя от кровати. Девушка, ослабленная слезами и грустью, не сопротивлялась и не заметила, когда оказалась вновь в длинном коридоре.
В разуме цвела улыбка мамы, и Люси становилось еще более горько. Она боялась. Она все еще боялась правды, которая не просто была перед её глазами, а которая давно пропитала собою девушку, сердце которой принимать реальность не желало. Оставалась лишь надежда, без которой невозможно было жить.
Бесполезная, но слишком нужная надежда, которую Люси собиралась хранить в себе до самого конца.
Автор сета - ~undead
| Коса | Очки | Одеяло | Цветущее растение |
| Ножницы | Сапоги | Картина | Чашка |